Софья Ролдугина - Кофе и мед [СИ]
Пояс змеёй лёг на полу, никому не нужный.
— Молчите, — приказала я шёпотом, потому что голос сел. — Молчите, потому что если вы произнесёте это прямо сейчас, мне придётся сказать «нет» и ещё много ужасных слов, потому что я графиня Эверсан-Валтер.
Губы его были очень горячими. Ладонь у меня пылала. Лайзо на несколько секунд замер с закрытыми глазами, а затем так же, не размыкая век, бережно взял мою руку, склонился — и поцеловал пальцы, запястье, снова пальцы. Я позволяла ему, и это тоже был ответ — на несказанные слова.
— Тогда я буду говорить, когда вы сможете услышать, — произнёс он хрипло и опустился на одно колено, словно принося присягу.
Руку снова обожгло прикосновением.
— Да, прошу, — едва слышно ответила я. Голова кружилась так, что, казалось, можно опрокинуться на воздух — и поплыть. — Вы мужчина, в конце концов. Придумайте что-нибудь.
— Клянусь.
Это слово я не услышала — кожей почувствовала. И вздрогнула, и пошатнулась, ощущая себя одновременно больной, неизлечимо больной, и очень счастливой. Он почувствовал неладное и застыл, коленопреклонённый, как рыцарь из книги сказок, глядя снизу вверх.
Точно во сне, я протянула руку — левую — и произнесла:
— Ещё.
Лайзо взял её бережно, как сокровище, огладил по контуру и поцеловал кончики пальцев, затем прижался щекой. И тепло его дыхания на запястье волновало сильнее, чем даже поцелуи, потому что теперь мне казалось, что у него тоже кружится голова и земля уходит из-под ног.
Нет, невыносимо.
Я отстранилась и шагнула к столу, точно сомнамбула. Затем села на своё место, переложила книгу для записей из стороны в сторону, собираясь с мыслями. Лайзо всё так же оставался недвижим.
А мне, кажется, ясно теперь было, с чего начать.
— Мой предок, — произнесла я тихо, — первый граф Валтер, когда-то звался Вильгельмом Лэндером и был простым рыцарем. Знаете, за что он получил свой титул?
Лайзо качнул головой.
— Нет.
— За высочайшую доблесть, за храбрость и ум, равных которым не было среди рыцарей, — ответила я, перелистывая страницы — пока ещё пустые. — Дело было не в одной битве. Государю он служил много лет. И даже то, что в жёны Вильгельм Лэндер взял язычницу, дубопоклонницу, не помешало ему стать графом. Никто просто не посмел ничего сказать. Далее, моя прабабка, леди Сибилл… О ней я уже рассказывала. Вы ведь храните серебряные часы с дарственной надписью? — Он снова кивнул. — Но вы, полагаю, не знаете, что её супруг не был графом Валтером с самого начала. Титул и земли полагалось унаследовать его старшему брату. Но в сражении при Мон-Жермен именно младший из двух братьев имел смелость добиться аудиенции у генерала Уэбера и предложить план, который в дальнейшем помог переломить ход сражения. Из двух сыновей отец, граф Валтер, выбрал более достойного наследника. Возможно, старшему сыну нелегко было смириться с этим, однако решение он поддержал. Интересная история, как вы полагаете?
— О, да, весьма, — откликнулся Лайзо странным, хрипловатым голосом.
Я перевела дыхание и продолжила:
— Теперь моя мать… Вы, полагаю, слышали, что брак этот считали мезальянсом. Граф Эверсан-Валтер и младшая дочь баронета Черри, чья родословная более чем сомнительна. Говорили, что это история всепобеждающей любви. Возможно, и так. Но моя мать, леди Эверсан-Валтер, вовсе не была такой слабой и тихой, какой казалась. — Тут я помолчала, не зная, как продолжить и как облечь в слова то, что для меня самой оставалось смутными догадками, намёками. — Вы ведь знаете, чем занимается маркиз Рокпорт, верно? Мой отец… мой отец, полагаю, раньше занимался тем же. А леди Эверсан-Валтер писала для него письма под диктовку — всегда, до самого конца. И, надо полагать, не только светские… О леди Милдред рассказывать не буду, — улыбнулась я. — О её подвигах и так говорят слишком много. Но добавлю ещё вот что. Никто из тех, кем особенно гордятся Валтеры и Эверсаны, не имел высоких покровителей, не был богат. Многие из них даже нарушали неписаные законы, как Вильгельм Лэндер, который женился на дубопоклоннице. Но каждый из них стал особенным человеком — настолько особенным, что именно для него — или для неё — и высший свет, и государь, и вся страна готовы были немного, на шаг, поступиться традициями. Вы понимаете?
— Да, — ответил Лайзо отрешённо. — Да, кажется, я понимаю.
— Тогда, прошу, ступайте сейчас, — приказала я мягко. — Мне о многом хочется поговорить. О Валхе, о снах, о мисс Дилейни ещё, пожалуй… Но не сегодня, а тогда, когда и вы, и я сможем держать в уме, собственно, предмет разговора. А не то, что держим сейчас.
Он, не раздумывая, прикоснулся к своим губам. А я поймала себя на том, что накрываю ладонью правой руки запястье левой, точно стараюсь удержать призрак чужого дыхания.
Когда Лайзо вышел, прикрыв за собою дверь, я, конечно, пыталась вернуть себе ясность мыслей — хотя бы для того, чтоб внятно объяснить Клэру за поздним ужином, где пропадал мой водитель столько времени. Но, увы, так и не сумела. Пришлось отговориться усталостью и в буквальном смысле спрятаться от неприятных бесед за дверью спальни.
В ту ночь впервые за долгое-долгое время мне приснился запах вишнёвого табака.
Он окутывал мои покои постепенно; белёсый дым стелился по стенам, отодвигая их всё дальше и дальше, отъедая по кусочку, пока не уничтожил вовсе. Перины обернулись мягкой, тёплой землёй, а одеяла — ветром.
Наверное, графине не подобает сидеть в глубокой траве на вершине холма, обняв колени, и ждать рассвета. Однако ни меня, ни леди Милдред подобные условности не смущали.
— Ты мне так нужна сейчас, — упрекнула я её, и вишнёвый дым увивался вокруг меня, словно поддразнивая. — И приходишь столь редко!
У бабушки вместо глаз были тёмные провалы, бездонные колодцы; надо бы испугаться, но пугал ослепительный свет Валха, а не этот ласковый мрак.
— Не стоит бояться перемен, — повторила она в который раз и улыбнулась. — И полагаться на меня всё время тоже не стоит. Когда ты станешь сильнее, я уйду.
На глаза у меня навернулись слёзы.
— Тогда я хочу быть слабой.
Она невесомо прикоснулась к моей щеке:
— Поздно, милая Гинни. Слишком поздно.
Я проснулась со странным чувством светлой печали. Нет, без сомнения, это не было прощанием навсегда; нам ещё уготовано много встреч. Но вместе с тем я чувствовала себя так, словно потеряла что-то огромное — и одновременно обрела.
Возможно, мечту.
Или цель.
Или себя.
Не знаю, что именно, но непременно разберусь; пусть не сразу, совершая ошибки и выбирая неверные пути… Спасибо, леди Милдред.
Кажется, я действительно больше не боюсь.
